Неточные совпадения
Городничий. Господи, помилуй нас, грешных!
Где же
он там живет?
Коробкин.
Где ж теперь, позвольте узнать, находится именитый гость? Я слышал, что
он уехал зачем-то.
Бобчинский. Возле будки,
где продаются пироги. Да, встретившись с Петром Ивановичем, и говорю
ему: «Слышали ли вы о новости-та, которую получил Антон Антонович из достоверного письма?» А Петр Иванович уж услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Анна Андреевна.
Где ж,
где ж
они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё за тобой. И пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Осип. Да
где ж
ему быть, табаку? Вы четвертого дня последнее выкурили.
«Что за мужчина? — старосту
Допытывали странники. —
За что
его тузят?»
— Не знаем, так наказано
Нам из села из Тискова,
Что буде
где покажется
Егорка Шутов — бить
его!
И бьем. Подъедут тисковцы.
Расскажут. Удоволили? —
Спросил старик вернувшихся
С погони молодцов.
Пришел в ряды последние,
Где были наши странники,
И ласково сказал:
«Вы люди чужестранные,
Что с вами
он поделает?
«Пей, вахлачки, погуливай!»
Не в меру было весело:
У каждого в груди
Играло чувство новое,
Как будто выносила
ихМогучая волна
Со дна бездонной пропасти
На свет,
где нескончаемый
Им уготован пир!
Где пойман, тут и суд
ему...
Стародум(обнимая неохотно г-жу Простакову). Милость совсем лишняя, сударыня! Без нее мог бы я весьма легко обойтись. (Вырвавшись из рук ее, обертывается на другую сторону,
где Скотинин, стоящий уже с распростертыми руками, тотчас
его схватывает.) Это к кому я попался?
Софья. Ты ею наполнил все мои чувства. (Бросаясь целовать
его руки.)
Где она?..
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю,
где достают деньги, не променивая
их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества;
где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро.
Возьмем в пример несчастный дом, каковых множество,
где жена не имеет никакой сердечной дружбы к мужу, ни
он к жене доверенности;
где каждый с своей стороны своротили с пути добродетели.
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой,
где государь мыслит,
где знает
он, в чем
его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться
его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего счастья и выгод в том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
Вот в чем дело, батюшка. За молитвы родителей наших, — нам, грешным,
где б и умолить, — даровал нам Господь Митрофанушку. Мы все делали, чтоб
он у нас стал таков, как изволишь
его видеть. Не угодно ль, мой батюшка, взять на себя труд и посмотреть, как
он у нас выучен?
Некоторое время Угрюм-Бурчеев безмолвствовал. С каким-то странным любопытством следил
он, как волна плывет за волною, сперва одна, потом другая, и еще, и еще… И все это куда-то стремится и где-то, должно быть, исчезает…
Впавши в гастрономическую тоску,
он слонялся по городу словно влюбленный и, завидев где-нибудь Прыща, самым нелепым образом облизывался.
Потребовал Бородавкин к себе вероломного жида, чтоб повесить, но
его уж и след простыл (впоследствии оказалось, что
он бежал в Петербург,
где в это время успел получить концессию [Конце́ссия (лат.) — договор на сдачу в эксплуатацию.] на железную дорогу).
Думали сначала, что
он будет палить, но, заглянув на градоначальнический двор,
где стоял пушечный снаряд, из которого обыкновенно палили в обывателей, убедились, что пушки стоят незаряженные.
Ибо, встретившись где-либо на границе, обыватель одного города будет вопрошать об удобрении полей, а обыватель другого города, не вняв вопрошающего, будет отвечать
ему о естественном строении миров.
Только тогда Бородавкин спохватился и понял, что шел слишком быстрыми шагами и совсем не туда, куда идти следует. Начав собирать дани,
он с удивлением и негодованием увидел, что дворы пусты и что если встречались кой-где куры, то и те были тощие от бескормицы. Но, по обыкновению,
он обсудил этот факт не прямо, а с своей собственной оригинальной точки зрения, то есть увидел в
нем бунт, произведенный на сей раз уже не невежеством, а излишеством просвещения.
Был слух, что
они томились где-то в подвале градоначальнического дома и что
он самолично раз в день, через железную решетку, подавал
им хлеб и воду.
— Руки у меня связаны! — повторял
он, задумчиво покусывая темный ус свой, — а то бы я показал вам,
где раки зимуют!
Сперва
они вступают в «манеж для коленопреклонений»,
где наскоро прочитывают молитву; потом направляют стопы в «манеж для телесных упражнений»,
где укрепляют организм фехтованием и гимнастикой; наконец, идут в «манеж для принятия пищи»,
где получают по куску черного хлеба, посыпанного солью.
— Руки у меня связаны, — горько жаловался
он глуповцам, — а то узнали бы вы у меня,
где раки зимуют!
Жил
он где-то на «болоте» в полуразвалившейся избенке некоторой мещанской девки, которая за свое легкомыслие пользовалась прозвищем «козы» и «опчественной кружки».
Был, говорит
он, в древности народ, головотяпами именуемый, и жил
он далеко на севере, там,
где греческие и римские историки и географы предполагали существование Гиперборейского моря.
Нельзя думать, чтобы «Летописец» добровольно допустил такой важный биографический пропуск в истории родного города; скорее должно предположить, что преемники Двоекурова с умыслом уничтожили
его биографию, как представляющую свидетельство слишком явного либерализма и могущую послужить для исследователей нашей старины соблазнительным поводом к отыскиванию конституционализма даже там,
где, в сущности, существует лишь принцип свободного сечения.
Более всего заботила
его Стрелецкая слобода, которая и при предшественниках
его отличалась самым непреоборимым упорством. Стрельцы довели энергию бездействия почти до утонченности.
Они не только не являлись на сходки по приглашениям Бородавкина, но, завидев
его приближение, куда-то исчезали, словно сквозь землю проваливались. Некого было убеждать, не у кого было ни о чем спросить. Слышалось, что кто-то где-то дрожит, но
где дрожит и как дрожит — разыскать невозможно.
На этот призыв выходит из толпы парень и с разбега бросается в пламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма; шапка и полушубок на
нем затлелись, в руках ничего нет. Слышится вопль:"Матренка! Матренка!
где ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями, что, вероятно, Матренка с испуга убежала на огород…
Но
где, когда и зачем это все было,
он не знал.
Содержание было то самое, как
он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная
ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать,
где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что делать».
Несмотря на нечистоту избы, загаженной сапогами охотников и грязными, облизывавшимися собаками, на болотный и пороховой запах, которым она наполнилась, и на отсутствие ножей и вилок, охотники напились чаю и поужинали с таким вкусом, как едят только на охоте. Умытые и чистые,
они пошли в подметенный сенной сарай,
где кучера приготовили господам постели.
И в самом приятном расположении духа Свияжский встал и отошел, видимо, предполагая, что разговор окончен на том самом месте,
где Левину казалось, что
он только начинается.
Вронский с Анною три месяца уже путешествовали вместе по Европе.
Они объездили Венецию, Рим, Неаполь и только что приехали в небольшой итальянский город,
где хотели поселиться на некоторое время.
— Ну, и Бог с тобой, — сказала она у двери кабинета,
где уже были приготовлены
ему абажур на свече и графин воды у кресла. — А я напишу в Москву.
— Нет, я думаю, княгиня устала, и лошади ее не интересуют, — сказал Вронский Анне, предложившей пройти до конного завода,
где Свияжский хотел видеть нового жеребца. — Вы подите, а я провожу княгиню домой, и мы поговорим, — сказал
он, — если вам приятно, — обратился
он к ней.
— Зачем я еду? — повторил
он, глядя ей прямо в глаза. — Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там,
где вы, — сказал
он, — я не могу иначе.
Он чувствовал себя на высоте, от которой кружилась голова, и там где-то внизу, далеко, были все эти добрые славные Каренины, Облонские и весь мир.
Не позаботясь даже о том, чтобы проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно,
где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным.
Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть кто в комнате или нет,
он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Она благодарна была отцу за то, что
он ничего не сказал ей о встрече с Вронским; но она видела по особенной нежности
его после визита, во время обычной прогулки, что
он был доволен ею. Она сама была довольна собою. Она никак не ожидала, чтоб у нее нашлась эта сила задержать где-то в глубине души все воспоминания прежнего чувства к Вронскому и не только казаться, но и быть к
нему вполне равнодушною и спокойною.
Алексей Александрович думал и говорил, что ни в какой год у
него не было столько служебного дела, как в нынешний; но
он не сознавал того, что
он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это было одно из средств не открывать того ящика,
где лежали чувства к жене и семье и мысли о
них и которые делались тем страшнее, чем дольше
они там лежали.
Когда
он вошел в маленькую гостиную,
где всегда пил чай, и уселся в своем кресле с книгою, а Агафья Михайловна принесла
ему чаю и со своим обычным: «А я сяду, батюшка», села на стул у окна,
он почувствовал что, как ни странно это было,
он не расстался с своими мечтами и что
он без
них жить не может.
Михайлов не помнил ни
его фамилии, ни того,
где встретил
его и что с
ним говорил.
Когда кончилось чтение обзора, общество сошлось, и Левин встретил и Свияжского, звавшего
его нынче вечером непременно в Общество сельского хозяйства,
где будет читаться знаменитый доклад, и Степана Аркадьича, который только что приехал с бегов, и еще много других знакомых, и Левин еще поговорил и послушал разные суждения о заседании, о новой пьесе и о процессе.
— Благодарим, — отвечал старик, взял стакан, но отказался от сахара, указав на оставшийся обгрызенный
им комок. —
Где же с работниками вести дело? — сказал
он. — Раззор один. Вот хоть бы Свияжсков. Мы знаем, какая земля — мак, а тоже не больно хвалятся урожаем. Всё недосмотр!
Приходила кочка,
он изменял движенье и
где пяткой,
где концом косы подбивал кочку с обеих сторон коротенькими ударами.
Он достал с камина,
где вчера поставил, коробочку конфет и дал ей две, выбрав ее любимые, шоколадную и помадную.
Не слыхала ли она
его слов или не хотела слышать, но она как бы спотыкнулась, два раза стукнув ножкой, и поспешно покатилась прочь от
него. Она подкатилась к М-llе Linon, что-то сказала ей и направилась к домику,
где дамы снимали коньки.
Место,
где она была, показалось
ему недоступною святыней, и была минута, что
он чуть не ушел: так страшно
ему стало.